Чаю воскресения мертвых
и жизни будущего века
из Символа веры
На переходе через болезненный период общественной трансформации в России споры о дальнейших путях решаются не только в площадных протестах и их подавлениях, но и в сфере идей, символов. С одной стороны, это исконно наше, присущее русской культуре текстуальное копание в себе и «судьбах Родины». Но, с другой, этот круг идей — сейчас всемирен. Он мощно бурлит и на Западе — в Европе с ее последствиями мультикультурализма и попытками защищать меньшинства немного иначе. И, особенно, в Соединенных Штатах, где уходящая в прошлое «молчаливая Америка» выложила было последний козырь Трампа; но ход Истории неумолим: фабричным рабочим и любителям насиловать женщин придется в итоге посторониться — «просто» из-за постепенного исчезновения старых фабрик и женских рабынь.
Сегодня эти споры были явлены «благодаря» манифесту режиссера Богомолова, который представил в рафинированном, предельном виде идейный набор тоскующего фашиста из 20-го века, которому теперь запрещают бить, насиловать и убивать, предавая гласности и осуждению его злодеяния.
Особую и тревожную пикантность добавляет то обстоятельство, что на широком пространстве исторической России до ужаса явственно проступили черты фашизма — самого настоящего, не виртуального.
Авторы апеллируют в том числе к религиозным ценностям. И их дихотомия совершенно прозрачна, предельно заострена. Мы ее вынесли в заголовок: там, где доброе Человечество привыкло и во многом пока еще стремится следовать за Богом и Его заповедями, у Богомолова явлен и даже назван по имени Зверь, несущий Насилие тем слабым, кто хочет отстоять свое Достоинство, где люди жаждут Жизни — у него Смерть, а вместо Будущего — вечное Прошлое. И мы знаем, что он далеко не одинок в таких мыслях. К счастью, им составляют четкую моральную альтернативу признанные духовные лидера мира.
Две позиции представлены сегодня в «Новой газете». Здесь мы публикуем их одну за другой.
* * *
Константин Богомолов. Похищение Европы 2.0
Манифест режиссера
Режиссер Константин Богомолов написал манифест «Похищение Европы 2.0» и предложил редакции «Новой» опубликовать его. Делаем это в порядке приглашения к дискуссии. В ближайшее время обязательно будет ответ.
Заводной апельсин
Человек — прекрасное, но и опасное существо. Словно атомная энергия, он обладает и созидательной, и разрушительной силой.
Управление этой энергией, ограничение ее разрушительной силы и поощрение созидательной — высокая задача. Задача построения сложной цивилизации в опоре на сложного человека. Так развивался западный мир вплоть до новейших времен. Сдерживая религией, философией, искусством и образованием темные стороны человека, но и позволяя тьме через те же клапаны вырываться наружу, подобно пару из перегретого котла.
В XX веке атомная энергия, которой является человек, вышла из-под контроля. Человеческим Чернобылем стал нацизм. Шок и испуг Европы перед этим взрывом первобытного в человеке оказались слишком велики.
Освободившись от нацизма, Запад решил застраховаться от «атомной аварии», ликвидировав сложного человека.
Того сложного человека, которого Европа формировала долгие годы Христианства. Того человека, которого описывал Достоевский: одновременно высокого и низкого, ангела и дьявола, любящего и ненавидящего, верующего и сомневающегося, рефлексирующего и фанатичного. Европа испугалась в человеке зверя, не понимая, что звериное — это такая же природная и органическая часть человека, как и ангелическое. Не в силах интеллектуально и духовно преодолеть последствия нацизма, Европа решила кастрировать сложного человека. Кастрировать его темную природу, навсегда замуровать его бесов.
В свое время Кубрик снял «Заводной апельсин» — картину об озверевших молодых ребятах, которые под воздействием наркотиков терроризируют Лондон, жестоко избивая и насилуя мирных обывателей. Когда главаря банды ловят, ему предлагают ради досрочного освобождения пройти экспериментальную терапию: закрепив веки так, чтобы они не закрывались, ему часами показывают сцены насилия под музыку любимого им Бетховена. В результате юноша не просто избавляется от агрессии — его тошнит от музыки, он не может видеть голую женщину, секс вызывает у него отвращение. А в ответ на удар он лижет ботинок ударившего.
Современный Запад — такой вот преступник, прошедший химическую кастрацию и лоботомию. Отсюда эта застывшая на лице западного человека фальшивая улыбка доброжелательности и всеприятия. Это не улыбка Культуры. Это улыбка вырождения.
Новый этический рейх
Запад декларирует себя как общество, «заточенное» на реализацию личностных свобод. На самом деле сегодня Запад ведет борьбу с человеком как со сложной и трудноуправляемой энергией. В этой борьбе функции суда, преследования и изоляции не ликвидированы, а делегированы от государства обществу. Государство в лице полиции и силовиков «очеловечилось» и «гуманизировалось», но условно прогрессивное общество приняло на себя роль новых штурмовиков, с помощью которых то же государство сверхэффективно борется с инакомыслием.
Современный западный мир оформляется в Новый этический рейх со своей идеологией — «новой этикой». Национал-социализм в прошлом. Перед нами этический социализм. Квир-социализм. Siemens, Boss и Volkswagen превратились в Google, Apple и Facebook, а «нацики» сменились столь же агрессивным и так же жаждущим тотального переформатирования мира микстом квир-активистов, фем-фанатиков и экопсихопатов.
Традиционные тоталитарные режимы подавляли свободу мысли. Новый нетрадиционный тоталитаризм пошел дальше и хочет контролировать эмоции. Ограничение свободы эмоции отдельного человека — это революционная концепция Нового этического рейха.
Чувства и мысль всегда были приватной зоной человека. Он не имел права распускать руки, но сердце и мозг его были вольны. Таков был негласный общественный договор европейской цивилизации, понимавшей человека как сосуд эмоций и идей, где ненависть — иная сторона любви — пусть сложная и опасная, но необходимая и важная часть человеческой личности.
В нацистском обществе человека стали натаскивать как собаку на ненависть к иному.
В Новом этическом рейхе человека натаскивают на любовь и лишают права свободно ненавидеть.
Ты больше не можешь сказать «я не люблю…», «мне не нравится…», «я боюсь…». Ты должен соотнести свои эмоции с общественным мнением и общественными ценностями.
А общественные ценности стали новой Стеной Плача, куда каждый несчастный, обиженный или просто непорядочный индивид может не только принести записку, но и потребовать от нового Бога — Прогрессивного Общества — внесения своей обиды, драмы, страха или болезни в список нового этического Юнеско, придания ей общественно значимого статуса, выделения под нее бюджета и создания специальной квоты во всех сферах общественной жизни. А каждый, кто скажет, что обида не стоит выеденного яйца, болезнь излечима, а личная драма — вопрос интимный, станет жертвой мощной репрессивной машины — того самого общественного мнения.
Все против одного
Идеальным инструментом этой новой репрессивной машины стали социальные сети. Ее условными сотрудниками — все «добропорядочные» и «сетево» активные граждане. Они не носят форму, у них нет дубинок и шокеров, но у них есть гаджеты, обывательская жажда власти и потаенная страсть к насилию, а также стадный инстинкт. У них нет юридических прав, но они берут себе моральное право. А в свете последних событий в США очевидно, что
они не просто самоорганизующаяся сетевая толпа — они поддержаны властью, новым Министерством Правды в лице хозяев интернет-гигантов.
Сети дали этим новым насильникам анонимность, бесконтактность и — как следствие — безнаказанность. Виртуальная толпа, виртуальное линчевание, виртуальная травля, виртуальное насилие и реальная психическая и общественная изоляция тех, кто идет не в строю. Они — эти сетевые стукачи и вертухаи — умело играют на вечном страхе человека остаться одному против всех.
Сексуальная контрреволюция
Новый рейх объявил войну смерти. Войну человеческому естеству, в котором увядание и смерть — часть непостижимого божественного замысла. Погоня за вечной молодостью стала внутренней идефикс нового западного социума. И очевидна причина: смерть непредсказуема и божественна. А квир-социалисты, как и национал-социалисты, как и коммунисты, не признают над собой иной власти, кроме власти своей Идеи. Идея и Рацио — их Бог. Или они сами Боги и рассматривают человека не как тайну, а как объект эксперимента, мясо. Война со смертью есть война с тайной бытия. Бессмысленная и глупая война с вечностью.
Но там, где идет война против смерти как божественной данности, как мистического итога, неизбежна и война против жизни. Ибо жизнь так же непредсказуема, как и смерть. Так же непостижима. А значит, неконтролируема и опасна.
Европа быстро прошла путь от сексуальной революции, ставшей новым европейским постнацистским ренессансом, до тотальной борьбы с энергией секса — самой витальной, эмоциональной и неподконтрольной части человеческого бытия.
Ибо секс — это свобода. Секс — это опасность. Секс — это звериное в человеке. Но что важнее всего, секс — это зарождение Жизни.
Христианство придавало сексуальному акту сакральность. Божественность и красоту. Эротика была предметом искусства. Желание — проявлением вдохновения. Секс — священным наслаждением Любви. Рождение — чудом.
Сгоревший Нотр-Дам в Париже не знак падения христианской Европы под напором мусульманской. Но странный и мистический знак войны Нового рейха со священной тайной жизни и смерти, явленной в Кресте.
Границы и новая расовая теория
Трансграничность общества, глобализация — это часть создания новой тоталитарной империи. В старые времена диссидент имел возможность покинуть свое общество и обрести новое. Границы страховали свободу личности: многообразие этических и ценностных систем создавало возможность для человека найти свою — или максимально его принимающую, или просто не мешающую жить — среду обитания и реализации.
Новая этическая империя жаждет экспансии и унификации обществ. Так создается новая глобальная деревня, где несогласному не скрыться от блюстителей этической чистоты.
Этическая чистота пришла на смену расовой чистоте. И сегодня на Западе исследуется под микроскопом не форма носа и национальная принадлежность, но этическое прошлое каждого успешного индивида: нет ли там, в глубине десятилетий, какого-нибудь хоть небольшого, но харассмента, абьюза или просто высказывания, не соответствующего новой системе ценностей. И если есть — падай на колени и кайся.
Европа, которую они потеряли
Революция изолировала Россию от Запада почти на столетие. Освободившись от большевизма, Россия в 90-е годы прошлого века устремилась в Европу. Россия искала приятия, пыталась учиться, мечтала вернуть себе статус европейской страны. И вернуть себе европейские ценности. Ценности прекрасной довоенной Европы. Европы, которая не боялась сложного человека во всем его многообразии. Уважала его свободу любить и ненавидеть. Европы, которая понимала, что природа создавала человека именно как сложное, противоречивое и драматичное существо, и не считала себя вправе вмешиваться в высший замысел. Европы, для которой главной ценностью человека была его индивидуальность, выраженная не в том, как человек занимается сексом, а в том, как мыслит и творит. А самое творчество заключалось в создании картин, музыки, текстов, а не в перекроении собственного тела и придумывании новых гендерных определений.
Такую Европу искала Россия сквозь 90-е. Такой сама мечтала стать.
Нужно ли сегодня пытаться найти союзников там, где их нет?
Европа — покинутый и оставленный на разграбление вишневый сад. Фирсы прячутся от толп мигрантов, Раневские донюхивают кокаин на остатки здоровья, Петя Трофимов пишет еврозаконы, Аня осознала себя квир-персоной, а доживающие маразмеющие Гаевы, что старик Байден, шамкают дежурные слова о добре и справедливости.
Современная Россия безусловно далека от той Европы, к которой стремилась. Но она, очевидно, не хочет и в новый европейский паноптикум.
Наши прогрессисты и западники настаивают: Россия была и есть страна вертухаев и рабов. Это во многом так. Но правда и то, что долгие годы жизни в условиях несвободы, въевшиеся в генетическую память лагерный страх, стукачество, а также молчание и насилие как способы выживания и способы защиты народа от власти и власти от народа — все это требует не революций, а терпения и терапии. Драма Ланцелота в том, что на самом деле он не любил ни Эльзу, ни тех, кого пытался спасти.
Мне отвратительны дух насилия и атмосфера страха. Но это не означает, что я приму превращение страны вертухаев и рабов в страну, где стучат не от страха, а от сердца, травят не от дремучести, а от просвещенности, где разноцветные (включая белый) Швондеры от BLM входят в дома и требуют профессуру присесть на колено, поделиться жилплощадью и сдать деньги на помощь оголодавшим Флойдам.
Россия прошла все это в 17-м. И феминитивы, и прочие надругательства над языком, и попытку освободиться от половой или культурной принадлежности, и собрания с обсуждениями морального облика, и массовые требования трудящихся, и даже детей, предающих своих родителей, — так случилось недавно в США, когда девочка-демократка сдала своих родителей-трампистов полиции*, узнав, что они участвовали в протестах и штурме Капитолия. Все это было. И как удивительно видеть западный мир, словно впервые грезящий сладкими снами Веры Павловны, и как странно наблюдать горящие глаза и наивные речи новых русских разночинцев, ведущих моральный террор против несогласных не хуже уличного ОМОНа.
А несогласных много, и это вовсе не «дремучие» ортодоксы. Это современные, веселые и свободные люди, образованные и успешные, открытые новому, любящие жизнь во всем ее многообразии. Русские, европейцы, американцы, втайне мечтающие о том, чтобы прошли эти странные и темные времена. Они боятся подать голос. Боятся стать объектами сетевой травли в России. Подвергнуться моральному террору, потерять работу и финансирование на Западе.
Им как воздух необходима поддержка. Необходимо, чтобы их чувства и мысли были оформлены в слово, а слово было поддержано волей и организацией. А значит,
пора ясно и внятно сформулировать новую правую идеологию,
идеологию вне радикальной ортодоксальности, но строго и непримиримо отстаивающую ценности сложного мира в опоре на сложного человека.
Русские разночинцы говорят нам: Россия в хвосте прогресса.
Нет.
Благодаря стечению обстоятельств мы оказались в хвосте безумного поезда, несущегося в босховский ад, где нас встретят мультикультурные гендерно-нейтральные черти.
Надо просто отцепить этот вагон, перекреститься и начать строить свой мир. Заново строить нашу старую добрую Европу. Европу, о которой мы мечтали. Европу, которую они потеряли. Европу здорового человека.
*По всей видимости, автор смешивает несколько событий в одно, при этом недостоверно передавая факты. Редакция «Новой» не нашла никаких подтверждений того, что в США «девочка-демократка сдала своих родителей-трампистов полиции». При этом, вероятно, автор имел в виду инцидент в семье 18-летней Хелены Дьюк из Массачусетса, которая укорила в твиттере свою мать-республиканку, увидев ее на кадрах в социальных сетях: на видео мать дралась с афроамериканской женщиной во время беспорядков в Капитолии.
Другое событие, к которому, вероятно, апеллирует Богомолов, случилось в начале января в Техасе: 48-летний Гай Реффит угрожал убийством своим детям, если они сообщат о его участии в штурме Капитолия 6 января. После этих угроз его сын, 18-летний Джексон Реффит, обратился в ФБР. Также Гай Реффит угрожал своей дочери тем, что прострелит ее телефон, если та опубликует о нем что-либо в социальных сетях.
* * *
Кирилл Мартынов. Против манифестов
Почему современному либерализму не угрожают ни Константин Богомолов, ни Сергей Лавров
Существует старый советский анекдот: <…>у нас тоже каждый может выйти на Красную площадь и совершенно свободно крикнуть: «Долой президента США!». Манифест против «Нового этического рейха», написанный в путинской России 2021 года, точно ложится в эту фабулу. Критика европейской толерантности, которая будто бы «разрушает вековой договор» и «создает новый этический рейх» становится фоном, на котором ницшеанский омоновец пинает свою жертву в живот. Так мы преодолеваем гибельную инерцию вырождения и возвращаемся к своим первобытным корням. И не менее ницшеанский министр иностранных дел Лавров, который в ответ на отравление Навального, вещает о «глубоком кризисе либеральной модели мира», принимает нас с распростертыми объятиями. Действительно ли современный либерализм находится в кризисе, и самое главное: что могло бы стать альтернативой для него?
Рейх реальный и мнимый
Риторическая игра с «новым рейхом» обнажает слабость позиции Богомолова. В дебатах это называется правилом «скажи Гитлер». Когда других примеров не находится, наивный участник дискуссии, доказывающий, скажем, тупиковость любой демократии, вспоминает, что «Гитлер тоже пришел к власти демократическим путем». Богомолов использует сверхъяркую метафору «этического рейха», предпочитая забыть, что враги исторического Третьего рейха подлежали реальному, а не метафорическому уничтожению. Автор рассуждает, что в нацистском государстве представитель «дегенеративного искусства» мог лишиться работы и жизни, а в «прекрасном западном государстве будущего» (аллюзия на прекрасную Россию будущего Навального?) художник может лишиться работы за свою неполиткорректность.
Сравнивать современную толерантность с нацистской идеологией некорректно, в первую очередь, по отношению к жертвам нацистов, проблемы которых, как известно, отнюдь не сводились к «некоторым неудобствам в ходе получения контрактов».
Вдвойне некорректно громить толерантность в России, пережившей ГУЛАГ (фигура умолчания у Богомолова, введение которой подвешивает весь его текст), но не сумевшей провести десоветизацию по образцу немецкой денацификации. В одном из ранних текстов Пелевина офицер советской армии делил историческое время на довоенное и предвоенное. Нам, не вышедшим до конца из посттоталитарного контекста и стоящим сейчас на пороге неототалитаризма, хорошо было бы сосредоточиться на изучении природы этого «вечного возвращения». Хотя это может оказаться не такой хайповой темой, как разоблачение толерантности.
Альтернативой «этическому рейху» стало бы движение к рейху настоящему (в российском контексте эффектнее использовать родное слово ГУЛАГ). Институт толерантности существует не только в качестве ответа на вызовы XX века, но и потому, что мир продолжает меняться. Большие космополитические города вроде Лондона или Москвы представляют собой сплав сотен культур, где на улицах ежедневно сталкиваются, например, представители консервативных религиозных общин и эмансипированные женщины. Чтобы эта встреча не закончилась взаимным побиванием камнями, им нужны некоторые минимальные общие нормы, которые мы называем либеральными. Собственно, либерализм и возник в XVII веке как ответ на нежелание протестантов и католиков и дальше убивать друг друга в ходе религиозных войн. «Еретики» с обеих сторон придумали себе общечеловеческие ценности.
Либеральная идея старше нацизма, она внесла свой вклад в победу над Освенцимом и ГУЛАГом в XX веке и будет жить дальше. Альтернативой тем процессам, которые не нравятся Богомолову, стало бы возвращение женщин на кухню, представителей ЛГБТ — в унизительное подполье, а инакомыслящих — в реальные, а не метафорические концентрационные лагеря.
Социальные сети как инструмент освобождения
Если ранний интернет определенно рассматривал свое становление как движение освобождения («дайте всем по гаджету — и мир преобразится»), то к 2021 году на этот счет накопились сомнения. Современные социальные сети оказались сложным феноменом, отражающим человеческую природу и искажающим ее через оптику поиска коммерческой прибыли крупнейшими IT-компаниями мира. Facebook и Twitter позволили женщинам рассказать о пережитом опыте насилия в рамках движения #metoo, что веками оставалось грязной тайной нашей цивилизации. Домогательства и унижения на рабочих местах, как и семейное насилие, не считалось темой, достойной внимания «серьезной прессы». «Чувства и мысли всегда были приватной зоной человека», — пишет Богомолов, игнорируя сложную дискуссию о статусе privacy в современном феминизме. Ведь под человеком до последнего времени всегда понимался мужчина, под чувствами и мыслями — мужские чувства и мысли, а «приватная зона» означала карт-бланш на домашний террор и семейное насилие. Теперь будет трудновато вернуться к тем временам, когда приватный мыслитель лежал на диване, а покорная супруга прислуживала ему по дому.
Эти же социальные сети привели к власти Дональда Трампа, самого скандального американского президента в истории, и заставили широкую публику дебатировать специальное эпистемологическое понятие постправды (фактов недостаточно для того, чтобы ваш оппонент поменял свою точку зрения).
Оба эти примера — #meetoo и Трамп — укладываются, однако, в общую логику демократизации. Обычные юзеры, не имеющие специальных связей и влияния, получили возможность говорить на неограниченную публику и проводить кампании солидарности. Так женщины узнали о существовании своих союзниц и союзников, а за Трампом была обнаружена фигура «молчаливой Америки», чьи интересы не были представлены конвенциональными политическими элитами обеих политических партий.Так что, выступать против social justice warriors, которые, вооружившись гаджетами (полезно помнить, что оружие в данном случае все же метафора, и никто еще не был избит айфонами до смерти в отличие от того, что случалось порой в «старой доброй Европе»), преследуют по всему интернету своих непрогрессивных оппонентов — значит выступать против демократизации общества и права каждого высказываться о том, что считает важным.
Это почтенная элитистская позиция, хорошо известная европейской истории: что эта чернь, в самом деле, может знать о нашей жизни полубогов, как она смеет судить нас?
В XVIII веке аристократы рассуждали в таком ключе о санкюлотах, а к XXI веку самопровозглашенные хранители «старой Европы» поносят борцов за социальную справедливость в интернете.
Надо отметить, что нравы с тех пор все же очень смягчились: вместо гильотинирования аристократов ждет кэнселинг. Но жить в мире, где «широкие массы» тоже разговаривают и чего-то хотят в явной форме, элитистам все равно некомфортно. Здесь у Богомолова противоречие: в начале своего манифеста он пишет о выхолощенной Европе, в которой человек лишен своей сложности и жизненного («дионисийского», по Ницше, начала), но сталкиваясь с sjw, он обвиняет последних в «обывательской жажде власти и потаенной страсти к насилию». Но разве не через подобные инстинкты конструируется потерянная будто бы «сложность»?
Война, секс и искусство предохраняться
Богомолов эстетизирует «божественную непредсказуемость» смерти, продолжая традицию, идущую от Юлиуса Эволы к Эдуарду Лимонову. Божественной смерти он противопоставляет профанную жажду вечной жизни и молодости. Это слова пресыщенного человека, много раз повторенные теми, кому не грозит в 20 лет погибнуть на войне или в ходе неудачных родов, а в 30 — от осложнений гриппа, оставшись без помощи врача. Коротко говорят, эстетизация смерти — привилегия богатых.
Современный либерализм здесь говорит о скучных человеческих вещах и, конечно, ничего не эстетизирует — есть слишком много практических задач. Долгая человеческая жизнь лучше короткой, это нехитрое соображение особенно понятно тем, кто помнит, как в течение всей человеческой истории люди умирали от эпидемий и войн. Это горькая история для нашей страны, обескровленной в XX веке: в миллионах погибших от Голодомора, коллективизации и Большого террора нет ничего «божественного».
Современный Запад, который так не нравится Богомолову, в 2020 году в ходе пандемии совершил и продолжает совершать, возможно, главный этический выбор в истории человечества: спасает максимальное число жизней, не считаясь с экономическими потерями.
Если бы я писал манифесты, я бы предпочел эстетизировать именно это. И, кажется, никакой осмысленной альтернативы тут не просматривается: человеческие жизни ценны, именно об этом на самом деле говорят активисты BLM.
* * *
Верхнее фото: BURO
Читайте также:
Мировые лидеры призывают к диалогу ради международного порядка
Папа Франциск: Либо братья, либо враги, разрушающие друг друга
Антон Игнатенко: Согласие в обществе и законность – неизбежны
Принять Общественную Хартию Освещения Религии предлагает ИРП
